“You have come to bury me tonight.
Did you bring a shovel or a spade?
With a flute in hand, you’re walking slow.
I will not accuse you now or chide,
It’s a pity that my voice began to fade,
And then died forever long ago.
Go ahead and put on my attire,
Don’t think twice about my distress,
Let the wind play freely with your hair.
Though your road was hard, you have acquired
A scent of lilac somewhere nonetheless,
And you stand illumined by this glare.”
And one left, left the other behind,
Conceding her place, she exhaled
And she groped her way, as if blind,
Down the narrow, unfamiliar trail.
And she felt she was always beside
The bright flame… tambourine in her hand.
And she went, like a banner of white,
Like a beam from a lighthouse, she went.
October 24, 1912
Tsarskoe Selo
Стихи о Петербурге
I
Вновь Исакий в облаченье
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
Конь Великого Петра.
Ветер душный и суровый
С чёрных труб сметает гарь…
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.
14 ноября 1913
Verses about Petersburg
I
St. Isaac’s Cathedral is clothed in
The robes of cast silver again.
The horse of Peter stands frozen,
Impatient, fierce and intent.
The harsh stifling wind will not cease,
Sweeping the chimneys and hovering…
The new capital still does not please
The sovereign.
November 14, 1913
II
Сердце бьётся ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.
Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.
Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес, —
Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.
Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, —
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.
14 ноября 1913
II
The heart beats steadily, more certain.
Lengthy years can’t leave a mark!
For our shadows are eternal
On the Galernaya street arc.
Though my eyelids are half-closed now,
I can see you there again
And in your hand, forever frozen,
Is my old unopened fan.
And because we had connected
In that moment, blissful-hearted,
As the moon was resurrected
Up above the Summer Garden, -
I don’t need the anxious waiting
By some window full of spite
And the agony of dating.
All my love is satisfied.
You and I, we’re free, meanwhile
Future bests the days gone by, -
By the Neva, dark and riled,
With the frigid frozen smile
Of the Emperor up high.
November 14, 1913
***
Знаю, знаю - снова лыжи
Сухо заскрипят.
В синем небе месяц рыжий,
Луг так сладостно покат.
Во дворце горят окошки,
Тишиной удалены.
Ни тропинки, ни дорожки,
Только проруби темны.
Ива, дерево русалок,
Не мешай мне на пути!
В снежных ветках черных галок,
Черных галок приюти.
1913
***
I know, I know – the skis will soon
Again crunch on the snow.
Up in the sky, an orange moon,
And charming slopes below.
The palace windows are all bright,
In quietness set back.
No trails and no roads in sight,
Just ice holes shining black.
O tree of mermaids, do not welter,
Willow, move aside!
In your snowy branches, shelter
Black daws for the night.
1913
Венеция
Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.
Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.
Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло -голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
1912
Venice
A golden dovecote by the water,
A comforting, alluring-green;
The salty breeze wipes out the sheen
From gondolas, restoring order.
The gentle faces, crowding, bewilder.
Bright toys in every shop and nook:
A pillow flaunts a lion with a book,
The selfsame lion on a marble pillar.
An old discolored canvas of the night,
The evening cools, dull blue against the street…
But here, this tightness isn’t ever tight
And no one’s stifled in the humid heat.
1912
***
Протертый коврик под иконой,
В прохладной комнате темно,
И густо плющ темно-зеленый
Завил широкое окно.
От роз струится запах сладкий,
Трещит лампадка, чуть горя.
Пестро расписаны укладки
Рукой любовной кустаря.
И у окна белеют пяльцы…
Твой профиль тонок и жесток.
Ты зацелованные пальцы
Брезгливо прячешь под платок.
А сердцу стало страшно биться,
Такая в нем теперь тоска…
И в косах спутанных таится
Чуть слышный запах табака.
1912
***
The prayer rug is all worn out,
The room is gloomy, bleak and cold
And dark-green ivy twines around
The window on the outside wall.
The roses stream a fragrant scent,
The icon lamp grows dim and sputters.
Embellished by a loving hand,
The storage chests are bright with flowers.
Nearby, the lace frame shining white…
Your profile’s delicate, but tough.
Beneath the handkerchief you hide
The fingers that I’ve kissed with love.
The heart is scared to beat, afraid
Of pain inside it could evoke…
And there is, in my tangled braids,
A slight hint of tobacco smoke.
1912
Гость
Все как раньше: в окна столовой
Бьется мелкий метельный снег,
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.
Я спросила: "Чего ты хочешь?"
Он сказал: "Быть с тобой в аду".
Я смеялась: "Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду".
Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
"Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты".
И глаза, глядевшие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни одни не двинулся мускул
Просветленно -злого лица.
О, я знаю: его отрада -
Напряженно и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.
1 января 1914
Guest
Everything’s the same: the snow
Falls, across the window sweeping,
And I’m no different than before,
Though a man had come to see me.
I asked him then: “What are you after?”
“To be in hell with you,” he said.
And I replied to him with laughter,
“You’re dooming both of us, my friend.”
But reaching with his slender hand,
He brushed the petals of my flowers:
“Tell me how you’re kissed and then
Tell me how you kiss the others.”
His eyes stared at my ring, uncouth,
Never shifting his dull blank gaze,
That instant, not a muscle moved
On his translucently-wicked face.
O, I know: he will only be pleased
When everything’s clear and lucid,
When there’s nothing at all he needs,
When there’s nothing for me to refuse him.
January 1, 1914
***
Александру Блоку
Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз
И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом...
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.
Январь 1914
***
To Alexander Blok
I went in to see the poet.
Noon exactly. On a Sunday.
The spacious room is rather quiet.
But outside, there’s bitter frost
And the raspberry-colored sun
Over shaggy, blue smoke…
The gaze of my silent host
Is clear and focused on me!
The look in his eyes is such
That everyone must remember;
But as for me, being cautious, -
I’d better not see it at all.
But I’ll remember our talk,
The smoky afternoon on Sunday,
In the poet’s high, gray house
By the sea-gates of the Neva.
January, 1914
Added to later editions
Отрывок из поэмы
В то время я гостила на земле
Мне дали имя при крещеньи - Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха,
Так дивно знала я земную радость
И праздников считала не двенадцать,
А столько, сколько было дней в году.
Я, тайному велению покорна,
Товарища свободного избрав,
Любила только солнце и деревья.
И осенью, однажды, иностранку
Я встретила в лукавый час зари,
И вместе мы купались в теплом море.
Ее одежда странной мне казалась,
Еще страннее - губы. А слова,
Как звезды, падали сентябрьской ночью.
И стройная меня учила плавать,
Одной рукой поддерживая тело
Неопытное на тугих волнах.
И часто, стоя в голубой воде,
Она со мной неспешно говорила,
И мне казалось, что вершины леса
Слегка шумят, или хрустит песок,
Иль голосом серебряным волынка
Вдали поет о вечере разлук.
Но слов ее я помнить не могла
И часто ночью с болью просыпалась.
Мне чудился полуоткрытый рот,
Ее глаза и гладкая прическа.
Как вестника небесного, молила
Я девушку печальную тогда:
"Скажи, скажи, зачем угасла память,
И, так томительно лаская слух,
Ты отняла блаженство повторенья..."
И только раз, когда я виноград
В плетеную корзину собирала,
А смуглая сидела на траве,
Глаза закрыв и распустивши косы,
И томною была и утомленной
От запаха тяжелых синих ягод
И пряного дыханья дикой мяты,
Она слова чудесные вложила
В сокровищницу памяти моей.
И, полную корзинку уронив,
Припала я к земле сухой и душной,
Как к милому, когда поет любовь.
Осен�
� 1913
Fragment from a poem
Then, at the time, I was a guest on earth
At baptism they had named me – Anna,
The sweetest name for human lips and ears,
The earthly joys for me were so miraculous,
I counted holidays and didn’t stop at twelve,
But one for each day of the calendar year.
Obeying secretive mysterious command,
I chose full freedom for a loyal comrade,
And only loved the sunshine and the trees.
And it was one day during autumn when I met
A foreigner at the deceptive sunrise hour,
We bathed together in the balmy sea.
Her whole attire seemed so strange to me,
Her lips were even stranger. And the words,
Like stars, fell through dark September night.
The slender one, she taught me how to swim
While holding up my body with one hand
So inexperienced upon the breaking waves.
And oftentimes, while standing in blue water,
She spoke to me unhurriedly and softly,
And then it seemed to me that tops of trees
Would rustle slightly, or the sand would crunch,
Or with a silver voice the distant bagpipes
Would sing about the evening of farewell.
But I could not remember what she said,
And often, I’d wake up at night in pain.
As in a dream, I saw her opened mouth,
The smoothness of her hairdo and her eyes.
As if she was a messenger of heaven,
I pleaded of the melancholy girl:
“Do tell me why the memory has faded,
And, torturing so tenderly my hearing,
Rosary: Poetry of Anna Akhmatova Page 5