Реши вопрос неразрешимый!
Среди безжизненного сна,
Средь гробового хлада света,
Своею ласкою поэта
Ты, Рифма! радуешь одна.
Подобно голубю ковчега,
Одна ему, с родного брега,
Живую ветвь приносишь ты;
Одна с божественным порывом
Миришь его твоим отзывом
И признаешь его мечты!
RHYME
When once the poet at the Olympic
contests gave voice above the squares
of those long-gone Greek cities, sang amidst
the waves of people all athirst for music,
he felt hearts beat in sympathy with him
and in a metre free and wide
like cornfields blowing in the wind,
his melody flowed on. The public
was held transfixed then by their rapt attention
till suddenly, swept by emotion,
the crowd burst out in infinite applause,
enriching with new inspiration
the bard’s melodious strings and voice.
When in the agora or the senate
the orator stood to champion or lament
the public weal, all eyes that very minute
were fixed on him, the power of his speech
subdued the people’s fickle moods.
He knew his part, he knew what mighty will
dictated his all-conquering words.
But our thoughts know no Olympic car,
no forum and no agora!
Our poets cannot tell how far
their flight will reach, and cannot know
whether their work ranks high or low.
Both judge and prisoner at the bar,
tell me, is your unquiet flame
a lofty gift or foolish game?
Answer this riddle if you can!
In the dark sleep of lifelessness,
amid the world’s sepulchral cold,
the poet finds some joy, sweet rhyme,
in your caress, in you alone!
You, like the faithful dove, bring back
a green branch to the waiting ark
and place it in his eager hand;
you only with your echoing voice
give inspiration a human face
and bring his dream to land.
OTHER POEMS
ПРИЗНАНИЕ
Притворной нежности не требуй от меня:
Я сердца моего не скрою хлад печальный.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня
Моей любви первоначальной.
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой и прежние мечтанья:
Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.
Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлекся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.
Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной;
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу, без любви – кто знает? – изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,
И назову ее моею;
И весть к тебе придет, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
Мы не сердца под брачными венцами,
Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
AN ADMISSION
Do not demand false tenderness from me:
I won’t conceal my heart’s sad coldness,
that it no longer burns with the fine flame
of love I felt in the beginning.
In vain I summoned to my memory
my old dreams and your sweet appearance:
my memories are devoid of life,
I swore an oath, but cannot keep it.
I am not the servant of another beauty.
Drive from your heart the dreams of jealousy;
but I have been long years apart from you,
and in life’s storms my soul has grown distracted.
With time you came to seem a fleeting shadow;
I sighed for you less often, less sincerely,
and my flame, gradually dwindling,
has gone out of its own accord.
Believe me, I am sad alone. The soul
wants love. But I shall never love again;
never forget myself: only first love
can bring us that sweet ecstasy.
I grieve; but grief will pass, and this will be
destiny’s final triumph over me;
Who knows? I’ll come to share the crowd’s opinion;
and without love – who knows? – I’ll choose a partner,
give her my hand to seal a match of reason
and stand beside her in the temple
while she, perhaps, all innocent, dreams sweetly,
and I shall call her mine;
and you will hear of it; but do not envy us:
we shall not share secret thoughts nor let
our dearest wishes have their way,
our hearts will not be wedded at the altar,
only our destinies will be united.
Farewell! For years we followed the same road;
now I have taken a new one, be like me.
Let reason dull the edge of pointless sorrow,
and please don’t waste your time in argument.
We cannot choose what we shall be
and in our you
thful days
make hasty vows, that seem, who knows,
mere folly to the all-seeing eye of fate.
БУРЯ
Завыла буря; хлябь морская
Клокочет и ревет, и черные валы
Идут, до неба восставая,
Бьют, гневно пеняся, в прибрежные скалы.
Чья неприязненная сила,
Чья своевольная рука
Сгустила в тучи облака
И на краю небес ненастье зародила?
Кто, возмутив природы чин,
Горами влажными на землю гонит море?
Не тот ли злобный дух, геенны властелин,
Что по вселенной розлил горе,
Что человека подчинил
Желаньям, немощи, страстям и разрушенью
И на творенье ополчил
Все силы, данные творенью?
Земля трепещет перед ним:
Он небо заслонил огромными крылами
И двигает ревущими водами,
Бунтующим могуществом своим.
Когда придет желанное мгновенье?
Когда волнам твоим я вверюсь, океан?
Но знай: красой далеких стран
Не очаровано мое воображенье.
Под небом лучшим обрести
Я лучшей доли не сумею;
Вновь не смогу душой моею
В краю цветущем расцвести.
Меж тем от прихоти судьбины,
Меж тем от медленной отравы бытия,
В покое раболепном я
Ждать не хочу своей кончины;
На яростных волнах, в борьбе со гневом их
Она отраднее гордыне человека!
Как жаждал радостей младых
Я на заре младого века,
Так ныне, океан, я жажду бурь твоих!
Волнуйся, восставай на каменные грани;
Он веселит меня, твой грозный, дикий рев,
Как зов к давно желанной брани,
Как мощного врага мне чем-то лестный гнев.
TEMPEST
The storm is howling, and the yawning sea
clatters and roars, and the black breakers race
to storm the sky,
belabouring with fierce foam the cliff-clad land.
Whose is the hostile power,
whose the capricious hand
that massed the thundering clouds
and raised foul weather in the courts of heaven?
Who, overturning nature’s balance,
drives watery mountains on the shore?
Is it that evil spirit, lord of torment,
who poured out sorrow on the universe,
subordinating human souls
to want and weakness, passion and destruction,
and set against creation all the powers
that had been given to creation?
Before him the earth shakes.
He veils the sky with his gigantic wings
and rules the roaring, rushing waves
with his unruly majesty.
When will it come, the longed-for moment?
When shall I sail out on your waters, ocean?
No, it is not the beauty of far places
that has enchanted my imagination.
I do not hope to find a kinder fate
under some kinder sky.
My soul will not flower again
in some flower-enchanted land.
But let me not await my end
from fate’s caprice or life’s slow pain
in slavish quietness.
Death is more pleasing to our human pride
among the frenzied waves, facing their rage!
As in the dawn of youth
I thirsted for youth’s joys,
now, ocean, I am thirsty for your tempests.
Swirl and rise up against the rocky shores;
your fearful untamed roar gladdens my ears,
a summons to a long-awaited war,
or a great enemy’s strangely flattering anger.
ПОСЛЕДНЯЯ СМЕРТЬ
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.
Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого.
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Всё на земле движением дышало,
Всё на земле как будто ликовало.
Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода,
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте не�
�ес,
И в бездне вод, сраженный человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!
Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На всё они спокойные взирали,
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.
Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Half-light and Other Poems Page 7