К потемневшей ступеньке приник.
Осень 1913
***
Her dry lips were tightly closed up.
Three thousand candles swayed.
Thus Princess Eudoxia lay atop
The scented, sapphire brocade.
A tearless mother, bowing down,
Prayed to her for her blind son
And a voiceless hysteric thrashed about
Lapping for air on the run.
And he, who arrived from the south,
A hunchbacked old man with dark eyes,
Clenched the wall of the stairway, worn out,
Like the door into paradise.
Autumn 1913
***
Дал Ты мне молодость трудную.
Столько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести?
Долгую песню, льстивая,
О славе поет судьба.
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.
19 декабря 1912, Вечер
***
My youth was hard to endure.
With so much sorrow to bear.
How can a soul this poor
Be returned to You rich and fair?
A song of praise, long and elegant,
The flattering fate sings fervent.
Lord, Almighty! I’m negligent,
Always Your miserly servant.
Not a rose, not a blade of grass
Will I be in Your gardens, Father.
I tremble at each speck of dust,
At whatever a fool might utter.
December 19, 1912 Evening
<8 ноября 1913 года>
Солнце комнату наполнило
Пылью жёлтой и сквозной.
Я проснулась и припомнила:
Милый, нынче праздник твой.
Оттого и оснежённая
Даль за окнами тепла,
Оттого и я, бессонная,
Как причастница спала.
1913
Sunlight filled the room with splendor,
Yellow wafting dust fell near.
I woke up and I remembered
That today’s your name day, dear.
For this reason, blizzard-swept
Distances turned warm and grand
And I, in sleeplessness, have slept
Like a pleased communicant.
1913
***
Ты пришел меня утешить, милый,
Самый нежный, самый кроткий...
От подушки приподняться нету силы,
А на окнах частые решетки.
Мертвой, думал, ты меня застанешь,
И принес веночек неискусный.
Как улыбкой сердце больно ранишь,
Ласковый, насмешливый и грустный.
Что теперь мне смертное томленье!
Если ты еще со мной побудешь,
Я у Бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.
Май 1913, Петербург
***
You have come to comfort me, my dear,
The most gentle, the most kind and modest…
But bedridden, I can’t rise, I fear,
And the window’s covered with a lattice.
You assumed that I was long expired,
And you brought a meager little wreath.
O, how painfully I’m wounded with each smile,
Full of affection, playfulness and grief.
Death is nothing to someone so ardent!
Stay a little, it will be enough,
I will pray to God until you’re pardoned -
You, and also, all of those you love.
May 1913, Petersburg
***
Умирая, томлюсь о бессмертье.
Низко облако пыльной мглы…
Пусть хоть голые красные черти,
Пусть хоть чан зловонной смолы.
Приползайте ко мне, лукавьте,
Угрозы из ветхих книг,
Только память вы мне оставьте,
Только память в последний миг.
Чтоб в томительной веренице
Не чужим показался ты,
Я готова платить сторицей
За улыбки и за мечты.
Смертный час, наклонясь, напоит
Прозрачною сулемой.
А люди придут, зароют
Мое тело и голос мой.
1912
***
How I crave immortality, dying.
Clouds of dust come low from afar…
Let the naked red devils come flying,
With the cauldrons of foul-smelling tar.
Playing tricks, crawl up to me, lurking,
Threats from books, all tattered and bent,
Only leave me my memory working,
Just my memory, whole to the end.
So that there in tormenting succession,
Your face doesn’t seem to me strange,
I will pay hundredfold for possessions
Of smiles and dreams in exchange.
Death will quench my thirst in a hurry
With a see-through, corrosive lye
And the people will come here to bury
My body and voice when I die.
1912
***
Ты письмо мое, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоем пути.
Не гляди так, не хмурься гневно,
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я —
В этом сером будничном платье,
На стоптанных каблуках…
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.
Ты письмо мое, милый, не комкай
Не плачь о заветной лжи
Ты его в твоей бедной котомке
На самое дно положи.
1912, Царское Село
***
Do not crumble my letter, my angel.
Keep on reading until it’s complete.
I’m so tired of being a stranger,
An outsider you happened to meet.
Do not gaze on me thus, full of spleen,
I’m the one that you love, I’m the one.
Not a shepherdess now nor a queen,
And I’m surely no longer a nun -
In this everyday grayish attire,
On the heels worn away at the base…
But, like always, my touch burns like fire,
&n
bsp; With the selfsame fear in my gaze.
Do not crumble my letter, my angel.
Over intimate lies, do not cry.
In your knapsack, carry its pages,
At the bottom of it, let it lie.
1912, Tsarskoe Selo
Исповедь
Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи,
И темная епитрахиль
Накрыла голову и плечи.
Не тот ли голос: «Дева! встань…»
Удары сердца чаще, чаще,
Прикосновение сквозь ткань
Руки, рассеянно крестящей.
1911. Царское Село
Confession
He absolved me of sin and quieted down.
The violet dusk blew out the flame.
The dark prayer stole fell spreading around
My shoulders, my head and my frame.
Is this not the same voice: “Maiden! arise…”
The heart beats fast, at a loss,
The touch of a hand as it absently tries
To make the sign of the cross.
1911, Tsarskoe Selo
***
В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой весёлый.
Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебедёнок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.
Октябрь 1912. Царское Село
***
I carried my books in a strap, as I
Sauntered home, with the school receding.
These lindens, I’m sure, won’t forget the time,
My merry boy, of our very first meeting.
Only now the little cygnet once gray,
Has changed to a haughty swan,
And sorrow descended like an undying ray
On my life, and my voice is gone.
October 1912. Tsarskoe Selo
***
Со дня Купальницы-Аграфены
Малиновый платок хранит.
Молчит, а ликует, как царь Давид.
В морозной келье белы стены,
И с ним никто не говорит.
Приду и стану на порог,
Скажу: «Отдай мне мой платок!»
Осень. 1913
***
Ever since St. Agrafena’s day,
He has kept my crimson shawl.
He gloats like King David, enthralled.
His frosty cell has walls of gray,
And no one talks to him at all.
I’ll go to his door and stand in his way,
“Return my shawl to me!” I’ll say.
Autumn. 1913
***
Я с тобой не стану пить вино,
Оттого, что ты мальчишка озорной.
Знаю я — у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.
А у нас — тишь да гладь,
Божья благодать.
А у нас — светлых глаз
Нет приказу подымать.
1913. Декабрь
***
With you, I will never drink wine.
You’re too naughty for me, too sly.
I know – it’s normal for your kind
To kiss anyone beneath the night sky.
But we’ve got – quiet, peaceful skies
By God’s grace.
And no command for bright eyes
To be raised.
December, 1913
***
Вечерние часы перед столом,
Непоправимо белая страница.
Мимоза пахнет Ниццей и теплом.
В луче луны летит большая птица.
И, туго косы на ночь заплетя,
Как будто завтра нужны будут косы
В окно гляжу я, больше не грустя,
На море, на песчаные откосы.
Какую власть имеет человек,
Который даже нежности не просит!
Я не могу поднять усталых век,
Когда мое он имя произносит.
Лето 1913
***
The evening at the desk in peace,
The page is white beyond repair.
Mimosa smells of warmth and Nice
A large bird flies in moonlit glare.
And, plaiting my braids for the night
As if I must wear them tomorrow,
I stare at the sandbars outside
And the sea, no longer in sorrow.
So much rule, so much power is his,
As he seeks no affection to gain!
I’m too wearied to open my lids,
As he calmly utters my name.
Summer, 1913
Part IV
***
Как вплелась в мои темные косы
Серебристая нежная прядь, -
Только ты, соловей безголосый,
Эту муку сумеешь понять.
Чутким ухом далекое слышишь
И на тонкие ветки ракит,
Весь нахохлившись, смотришь - не дышишь,
Если песня чужая звучит.
А еще так недавно, недавно
Замирали вокруг тополя,
И звенела и пела отравно
Несказанная радость твоя.
1912
***
In my long dark braids interwoven
Is a delicate silvery strand, -
Voiceless nightingale, such torment,
Only you could understand.
You hear everything around you,
Ruffled, breathless, gazing straight
At the willow’s fronds – astounded,
If a stranger’s song is played.
But just recently, all about,
Poplars hushed and met in a throng,
As your ineffable joy burst out
In a resonant poisonous song.
1912
***
"Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра.
Поседели твои волосы. Глаза
Замутила, затуманила слеза.
Ты уже не понимаешь пенья птиц,
Ты ни звезд не замечаешь, ни зарниц.
И давно удары бубна не слышны,
А я знаю, ты боишься тишины.
Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра".
"Ты пришла меня похоронить.
Где же заступ твой, где лопата?
Только флейта в руках твоих.
Я не буду тебя винить,
Р�
�зве жаль, что давно, когда-то,
Навсегда мой голос затих.
Мои одежды надень,
Позабудь о моей тревоге,
Дай ветру кудрями играть.
Ты пахнешь, как пахнет сирень,
А пришла по трудной дороге,
Чтобы здесь озаренной стать".
И одна ушла, уступая,
Уступая место другой.
И неверно брела, как слепая,
Незнакомой узкой тропой.
И все чудилось ей, что пламя
Близко... бубен держит рука.
И она, как белое знамя,
И она, как свет маяка.
24 октября 1912
Царское Село
***
"Sister, I have come to take your place,
In the forest, by the fire’s blaze.
Your hair grew gray. Over the years,
Your eyes were dulled and fogged by tears.
You don’t hark the bird song from afar,
Or see the summer lightning or the stars.
Your tambourine no longer plays its song,
And you were scared of silence all along.
Sister, I have come to take your place,
In the forest, by the fire’s blaze.”
Rosary: Poetry of Anna Akhmatova Page 4